Только теперь, неожиданно для себя, я сообразил, что год 70-летия Великой Победы еще и год 50-летия моей демобилизации из рядов Советской Армии, в которой мне повезло прослужить более трех лет.
Да, именно повезло, потому, что это не только три года службы Родине, но и три года жизни, той ее части, в которой я познавал самого себя, понимая, на что годен, кому нужен и кому смогу быть нужен. Одна тысяча сто двадцать дней от призыва до демобилизации были заполнены не только военной подготовкой, учебой, тревогами и учениями, но и построением взаимоотношений с товарищами, командирами и подчиненными (когда таковые появились), каждый из которых в первую очередь – человек. Было и сложно, и тяжело, и грустно, и радостно, и порой даже счастливо, но в какой жизни, скажите, так не бывает?
Служить или нет – такой дилеммы не существовало вовсе, поскольку положительный образ солдата был абсолютно сформирован семьей, литературой, фильмами, всеми доступными видами искусства, а отношение людей в то время к неслужившим, было, мягко говоря, настороженным. И я даже обиделся на военкомат, когда моего хорошего друга призвали летом, а меня оставили до осени.
Ну и немного о службе как о жизни, естественно, с безусловными особенностями. Когда нас 17 ноября 1962 года привезли в г.Луга в учебную ракетную бригаду, во время распределения по учебным батареям я оказался отделен от наших харовских ребят. Улучив момент, поскольку было уже темно, перебежал к своим, нарушив количественный состав уже отобранной части. Это не осталось незамеченным при пересчете, и ошибка была тут же исправлена, но не за мой счет. Так я стал военным топографом и первые десять месяцев общался с земляками, что было немаловажно для душевного равновесия. А знание топографии до сих пор мне очень помогает в жизни.
После помывки в бане (стрижка под «ноль» была у всех еще дома) и переодевания в новенькую военную форму мне почему-то хотелось встать при виде любого другого помытого и стриженого в форме, поскольку самого себя я таковым не ощущал, пока не увидел в зеркале свою голову над военной формой.
Учеба по специальности давалась легко, коль скоро требовались знания в области математики, физики, географии, а с этими предметами у меня в школе не было затруднений (спасибо учителям первой школы). Преподавали предметы знающие свое дело офицеры, и к третьему году службы я уже был специалистом 1 класса. А вот строевую подготовку я сдавал на четверку – видимо, сказывался свободолюбивый характер. Это «свободолюбие» и ощущение собственного «я» в начале службы обернулось для меня чисткой туалета, когда остальные спали, а на третьем году – выражением комбатом неудовольствия от моего поведения, однако взыскания не последовало, может быть потому, что незадолго до нарушения в порядке внедрения рационализаторского предложения я сделал и установил в его командирскую машину переговорное устройство, которое освободило его от наушников и тангенты во время сеансов радиосвязи.
Особо хочется сказать об офицерах. Большинство из них прошли войну, имели боевой опыт, отношение к солдатам у них было бережное, видимо, именно поэтому я и не познал никаких признаков дедовщины за весь период службы ни по отношению ко мне, ни от меня к более молодым. Ну и, наверное, степень воспитания и образования в школах сыграли свою немаловажную роль в построении доверительных и уважительных отношений между солдатами. «Стариками» за полгода до мобилизации нас назвали, но единственная привилегия – нас не направляли в наряд на кухню, а только в караул.
Еще немного об офицерах, под началом которых довелось служить. Как-то командир части по служебным делам отсутствовал более двух недель. И в это время дежурные офицеры и, естественно, дневальные подзабыли о ежедневной уборке в его кабинете. Вернувшись и обнаружив на рабочем столе скопившуюся пыль, он написал пальцем на стеклянном листе, находившемся на столе: «Уборщик! Ты – раздолбай!» (часть букв в середине последнего слова я заменяю). Вызвал дежурного офицера с дневальным, показал палец, попросил прочитать вслух написанное и вышел молча! Никакого приказа о наказании не последовало, но степень чистоты во всей казарме перестала быть предметом обсуждения.
В конце службы, когда нас, «преддембельных», отправили на заготовку картошки в один из литовских совхозов, другой офицер, комбат Прудников, ничуть не задумываясь, дал мне на вечер встречи с местной молодежью свой личный транзисторный приемник «Спидола». Высокая степень доверия командиров солдатам, по-видимому, была основной чертой стиля руководства.
Еще в «учебке» нас человек двадцать-тридцать курсантов во главе с одним офицером на утреннем поезде повезли из г.Луга в Ленинград. По прибытии нас отпустили осматривать город свободно, обозначив лишь время выезда обратно. Мы, сгруппировавшись по три-пять человек по принципу большего знакомства, отправились «в свободное плаванье». Тогда я впервые увидел Невский проспект, Дворцовую и Сенатскую площади, Исаакиевский собор, побывал в Эрмитаже, Военно-морском музее, на «Авроре», в Летнем саду. В назначенный срок все мы были на вокзале в полном порядке.
Вообще за пределами воинской службы, как таковой, нам давалась возможность повышения своего культурного уровня и образования. В так называемой Ленинской комнате был телевизор, периодика, в части была богатая библиотека, кинозал – фильмы 2 раза в месяц. В Луге мы смотрели оперетту «Свадьба в Малиновке» в постановке одного из Ленинградских театров. В Советске для нас пела Рубина Калантарян. На премьеру фильма «Председатель» нас водили специально. Приходили к нам в часть девчата из шефствовавшего культ-просветучилища города Советска. Была и художественная самодеятельность, конечно, ограниченная рамками службы. Поймите меня правильно в этой части, поскольку служба все-таки абсолютно превалировала. Только на учениях (и в летних, и зимних лагерях) мне пришлось побывать в составе части на шести полигонах, причем на многих неоднократно. Но то, что в армии нас считали людьми, а не винтиками, разве я не имею право это не оценить и не запомнить.
А так называемые межнациональные отношения? В нашей батарее из 18 солдат и сержантов были русские, украинцы, белорусы, коми, молдаване, татарин, казах, армянин, прибалты всех трех республик – и никаких серьезных проблем. Мелкие разногласия отнюдь не национального характера, а где их нет внутри одной нации?
.jpg)
Вот вечерние новости по телевизору: всем понятен русский язык, но в Советске принимался сигнал из Литвы, и литовцам, естественно, хотелось слышать родную речь, знать о жизни на родине. Мы нашли компромисс, разнося по времени просмотр новостей, а иные русские смотрели литовское телевидение с синхронным переводом от друзей – литовцев. Кстати, один из них Эйдукас сделал множество фотографий и потом, уже демобилизовавшись несколько ранее остальных, прислал их каждому из нас в часть, не спросивши ни копейки. Что касается меня, с литовцами я нашел общий язык, и у нас сложились добрые отношения.
Еще один штрих о нашей общей похожести вне национальной принадлежности. У нас в Харовске существует поговорка, характеризующая несуразность поведения в какой-то конкретной ситуации: «Через Дор да на Бараниху». Так вот в Литве я услышал: «В Панемуне через Пагегяй» - это населенные пункты, расположенные относительно друг друга как и вышеназванные наши. Все мы, люди, по сути своей одинаковы в главном – жить и любить, разнят нас и разделяют только полуумные политики, преследующие свои узкокорыстные интересы.
Боевая подготовка, тревоги, учения – все это было, во всем этом я участвовал активно, как и мои сослуживцы, но всегда внутри их был человек с его личной жизнью, личными отношениями с товарищами. Всегда была дружба, доброта и хотя нас учили в общем-то убивать, мы видели вечером на полигоне, например, маленьких светлячков, любовались ими и удивлялись тому, как они гаснут, стоит их взять в руки, вырвать из привычной среды. Находили на полигоне одичавшие сады у брошенных хуторов, лакомились яблоками и сливами с уцелевших деревьев. Писали письма домой и получали долгожданные ответы. Жили, учились понимать и ценить жизнь, родных, друзей, мечтали о любви.
И разве можно жалеть об этом?
Федор СИТОВ
Фото из семейного альбома
